Сколько раз убеждалась, что верить тому, что «все говорят» нельзя!
Вот, пожалуйста, готовый пример. Говорят, что, когда умираешь, то вся жизнь перед глазами проносится. Чушь плюшевая! Ничего подобного не было! Даже когда руки этого психа сдавили мне шею так, что натуральные звездочки перед глазами замелькали, даже тогда ни единого воспоминания о нежном детстве и кошмарненьком отрочестве! Одна мысль в голове, как муха июльская: Виталику обещала позвонить. И он ждет. Весь вечер ждет, когда я, наконец, соблаговолю нагуляться и дойти до телеграфа, чтобы набрать его номер и сказать: «Все схвачено, мужик, билеты есть». И билеты были. На юбилейный концерт, куда мы с ним и собрались пойти через неделю. И вторая мысль, которая появилась в голове, выглядела не оптимистичнее: этот урод, который меня сейчас упоенно душит, скорее всего, билеты зацапает. Или же нет, такой психопат даже на первый ряд не позарится, что уж там говорить про танцевальный портер. Впрочем, может он еще тот меломан…
Хотя, это я вру. Не думала я тогда о том, кому билеты после моей смерти отойдут в наследство. Я думала о том, что Виталька так и не дождется моего звонка, и на концерт не попадет. И будет меня проклинать, на чем свет стоит, думая, что я-то как раз пошла, но не с ним, а с каким-нибудь выгодным парнишкой, как говорится, в котором есть перспектива на будущее.
Да, вот об этом я почему-то и думала. Секунды три, пока, ломая ногти и выворачивая себе руки, выдиралась из самых страстных объятий, какие только знало мое двадцатилетнее тогда тело. Больно же, однако, когда тебя сначала яростно душат, а потом, видимо, в отместку за неудачную первую попытку, кулаком в глаз! И обидно – неделю, как минимум, с фингалом ходить! И на концерт в темных очках идти, позориться. Осень на дворе, а я, понтовая, с черными стеклами на морде.
Одно хорошо, психопата этого (вот ведь рояль в кустах! Тьфу, каламбур какой, там же действительно кусты по всей округе), сложили пополам и спокойно так, без шума и пыли, унесли в ближайшее отделение милиции. Меня доволокли следом, для подробного допроса, как меня угораздило ночью через Измайловский парк моционы совершать. Придется объяснять, что я первый день в Москве, приехала за VIP-пропусками на юбилейный концерт. Автостопом. Потому что денег нет ни на билеты, ни на проезд. И по той же самой банальной причине через проклятущий парк пешком шла. Так, стоп, про билеты лучше помолчать. А вдруг среди них тоже меломаны есть? Еще отберут в качестве скромной платы за спасение. Ограничусь скромной версией о провинциалке, покоряющей столицу. Простенько, понятненько, вполне себе правдивенько. Точно. Прокатило; поверили. Долго лекцию читали, очень уж знакомую по шквалу фильмов и сериалов на аналогичную тему. Ну и фиг с вами, наслаждайтесь, педагоги, блин, Ушинские. Хотя, лучше бы вы этого скота крупнорогатого воспитали по ночам на мимо проходящих девушек не кидаться и без спросу грязными лапами не душить. Негигиенично это и невежливо. Хотя, судя по разговорам следователей, теперь ему врач в Институте имени Сербского воспитательный процесс на пять кубиков в мягкое место обеспечит…
Начинается истерика. Классическая, с громкими завываниями и слезами через всю косуху прямо на джинсы. Попытки проглотить горький кофе, заботливо выданный следователем, другие попытки – объяснить ему сквозь всхлипывания и вой, что я без сахара не пью… Кажется, пробрало осознание момента, когда я услышала, что «наконец-то мы этого урода нашли». Похоже, сейчас они начнут друг друга пощипывать, или меня крестным знамением осенять, чтобы убедиться, что я не привидение – обычно этот поганец с шибко верткими экземплярами не связывался, и по морде когтями за неприличные знакомства не отхватывал.
Главное теперь, Виталику позвонить. Он ведь ждет…

Виталик. Классный парень, пару лет, как мой хороший друг. Жаль, что мы живем в разных концах длиннющего города, поэтому встречаемся очень редко. Мне к нему ездить дорого, а ему ко мне – мягко говоря, проблематично. Не будет же он полсотни километров на инвалидной коляске по дороге катиться.
Месяц назад он обнаружил на сайте нашей с ним любимой группы анонс осеннего тура, и в списке городов, естественно, оказался наш родной край. Естественно, ни у него, ни у меня денег на концерт, тем более, на юбилейный, не предвиделось. Зато на том же сайте был объявлен довольно сложный, но, теоретически одолеваемый конкурс, победителю которого был гарантирован приз – два билета. Точнее, две VIP-карты, с правом смотреть концерт из танцевального портера, а потом пройти за кулисы и пообщаться со звездами лично. Мне-то, в принципе, труда не составляло и по старинке через окошко второго этажа пролезть. А вот Виталик… Короче, парень загорелся. Раскопал где-то нужную и почти секретную информацию, отослал ответ на объявленный адрес… За билетами надо было зайти в любой будний день, с десяти до пяти, в дом 14 на улице Новослободской. Город Москва. Понятное дело, кому туда дорога. Вот такие кренделя. С маком. Ну ничего, все уже нормально. Виталику я позвонила, громкие восторженные визги услышала, завтра еду домой. С билетами. Через три дня концерт.

…Маменька сказала, что меня будто подменили. По крайней мере, за двадцать лет такого не случалось еще ни разу, чтобы я пачками забирала из библиотеки книжки, чтобы по полдня носилась с опросниками маркетинговых исследований, зарабатывая деньги на компьютер, и чтобы вечерами изучала Станиславского. Сколько мои родители помнили свои попытки воспитания неразумной дочери, ни разу еще не случалось такого, что моими достижениями можно было похвастаться. Обычно им приходилось скромно уходить от скользкой темы «Ну а ваша там как? Чем занимается?» Потому как «ваша», двадцати лет от роду, валяла дурака, ходила в папиной рубашке пятьдесят последнего размера, смолила как машина-курильщик и посылала лесом-полем каждого, кто пытался намекать на самостоятельные заработки.
Поэтому для родителей это было, условно говоря, шоком – внезапно накрывшее меня желание учиться, еще более внезапная жесткая диета, не ахти какая, но работа, а в довесок, чтобы уж совсем стало жутко – самостоятельное поступление в институт на бесплатное. С повышенной стипендией. Спрашивать меня, чего это случилось, почему-то побоялись. И первый полгода по привычке продолжали отмалчиваться и искоса посматривать на меня, ожидая очередного финта ушами.
Но после первой сессии, сданной на пятерки и выигранной в конкурсе  всезнаек поездки в Питер осмелели и начали, сначала понемногу, порционно, а потом уже и громко, так чтобы от зависти уши в трубочку сворачивались, стали рассказывать про меня дивные истории: а знаете, наша девочка сама в институт поступила, без репетиторов, без взяток, целый год ходила в библиотеку, каждую неделю стопку книжек притаскивала и читала, читала… а еще она, умница-красавица такая, вон в тот клуб ходит, танцами занимается, а еще на компьютере учится, а еще…
Короче, после двадцатилетней каторги мои родители получили запоздалого вундеркинда. Сюрпризом. И долго беседовали на кухне со знакомой психологиней – чего это с девочкой случилось? Психологиня долго рассыпала по столу тщательно выверенные научные формулы, иногда черкала в тетрадочке, измазанной колбасным жиром, какие-то мудреные формулы, делала гипотетические проекции моей психосоматической реакции на перцепцию… В итоге, изрядно нахлебавшись коньяка, родила-таки: а она, наверное, влюбилась!
Вот дура, подумала я, сидя за углом кухни и подслушивая из коридора секретный «взрослый» разговор. Да ни в кого я не влюблялась. Тут, видишь ли, профессор ты доморощенный, ситуация нестандартной перцепции и активная сублимация личности на фоне стандартной компенсации.
Короче, если я тебе начну объяснять свои глубинные психосоматические причинно-следственные связи, то выглядеть это будет даже не по-фрейдовски. Это будет страшно выглядеть. И тебе не понравится. Так что, лучше думай, что я влюбилась.
На самом деле, если не давиться околонаучными терминами и взглянуть на ситуацию «деревенским взором», то все очень даже просто.
Тогда, когда я наконец осознала, что еще чуть-чуть – и все, моя жизнь закончилась бы, прямо здесь и сейчас, без продолжения завтра в то же время, без дополнительных серий по просьбам зрителей, - вот тогда я поняла, почему перед глазами ничего, ровным счетом ничего не проносилось. Потому что нечему было носиться. Ничего в моей жизни не было, о чем стоило бы вспомнить, умирая. Череда бессюжетности и бессмысленности изо дня в день, доживание до смерти. Видимо, пробрало меня тогда жестоко, потому что, прежде чем доживать, полагается еще и пожить. А жить-то мне и не приходилось. Точнее, то ли не хотелось, то ли лень было, то ли просто не знала, как это делается, а научить некому было.
И почему я тогда про Виталика вспомнила? Именно про то, что позвонить ему собиралась и про билеты сказать. И почему именно эта мысль вдруг разозлила меня до такой степени, что мне уже было плевать на сломанные ногти и на то, что плечо мне потом вправлять придется?!
Я об этом всю дорогу думала, пока домой возвращалась. Тысяча с хвостиком километров – достаточное расстояние, чтобы все осмыслить и сделать должные выводы. Вот я и делала. Всю тысячу километров, потому как хвостик ушел на записи в карманный блокнотик: позвонить Сашке, потребовать у него телефон конторы, где требовались маркетинговые исследователи, сходить в библиотеку, записаться на абонемент, взять Станиславского. Интересно, что за тип? Точнее, почему особенно дотошные следователь из числа тех, кто меня допрашивал, порекомендовал его почитать и поучиться врать, когда я в третий раз рассказала историю о неудачной попытке покорения столицы…
Виталик – еще тот тип. С рождения инвалид первой группы, приговорен  к пожизненной отсидке в коляске. Причем, с особой пометкой: долго не проживет, сердце тоже слабенькое… Так вот, этот прохвост умудрился поступить на бесплатный юрфак в самый престижный универ в городе, частными консультациями заработал на хиленький компьютер, выиграл какой-то гранд и купил себе другой, помощнее, чтобы творить сайты для того умника, который этот гранд выдал. Дяденька, когда узнал, на какой развалюхе Виталик умудрился сделать проект, с которым обладатели новейших технологий не справились, без лишних разговоров обставил рабочий кабинет новоявленного веб-дизайнера.
Так нет же, нам и этого мало, нас в искусство потянуло. Да так, что из старых колготок и пялец смастерили «плевальник» для микрофона, нашли где-то пятерых оболтусов с творческой натурой, написали полсотни песен и домашнего изготовления альбом стали распространять по всем конторам, занимающимся продюсированием. Подозреваю, сколько раз Виталику сказали, в ласковой или же в особо грубой форме, что на фиг никому его песни не сдались, и никогда у него ничего не получится. Интересно, у этих «оптимистов» совести хватило потом не говорить: «Я знал, что у тебя все получится, просто заранее говорить не хотел, боялся сглазить», или же у них совесть напрочь отсутствует. Надо будет у Виталя поинтересоваться. Когда с гастролей приедет. Он теперь птица важная, в родной город только наездами или транзитом. Ну да ничего, дождусь, куда я денусь. Мне сейчас автостопом куда-либо сорваться проблематично – работа, учеба, еще одна учеба, театр, танцы, исследование для кандидатской…
Тогда, когда я звонила ему с телеграфа, мне пришло в голову задать один совершенно беспардонный вопрос:
- Виталь, друг мой ситцевый, а скажи, на кой черт тебе все это надо? Учеба, работа, гранды, музыка… Тебе же конкретно сказали, что больше двадцати пяти лет не проживешь?
- Копылова, - вздохнул он. Вообще, я Кипелова. Но ему можно изгаляться и так, - Понимаешь ли, тут две причины. Первая: мне параллельно, сколько я проживу. Мне важно, как я проживу. Двадцать пять лет, или сто двадцать пять. Точнее, двадцать пять – это даже лучше, по крайней мере, точно знаешь, до какого срока надо все успеть и не тянешь кота за хвост. Если у меня нет ног, это не значит, что у меня нет головы. Если у меня ограниченные возможности, это даже не значит, что для меня есть что-то невозможное. Как бы тебе сказать – вокруг столько возможностей, которыми никто почему-то не пользуется! Все хотят чего-то того, чего у них нет, а то, что есть, не ценят. Ты вот мечтаешь о машине. С колесами. При том, что умеешь ходить. А я всю жизнь на колесах. Как ты думаешь, по-твоему, я не мечтаю прогуляться пешком?
А вторая причина в том, что я просто люблю своих родителей. И они тоже меня любят. И они не виноваты в том, что врачи, принимавшие у матери роды, сделали из меня калеку.
- Уроды они, а не врачи, - пробурчала Копылова.
- Вот именно. А я не хочу быть уродом. Это вторая причина. Я хочу, чтобы мои родители радовались тому, что я у них есть. Хочу, чтобы они мной гордились. И, знаешь ли, в конце концов, отсутствие ног еще не означает отсутствия чувств и интересов. Я такой же человек, как и все остальные, я тоже хочу радоваться победам и наслаждаться приобретенным, я хочу много и всего. Видишь ли, такой я эгоист и потребитель выискался. Поэтому полдня я трачу на то, чтобы получить то, чему буду радоваться другие полдня. А потом, когда я буду умирать, мне не будет обидно за то, что я прожил глупую и никчемную жизнь, со всеми ее щедрыми возможностями, которыми мне было просто лень воспользоваться, и которые, как считают некоторые умники, лично у меня - ограничены.
…Наверное, в такие моменты у многих насмерть перепуганных личностей срабатывает так называемый эффект маятника – когда из одной крайности пулей летишь в другую. Просуществовав не один десяток лет радиоактивным мухомором, вдруг резко начинаешь разыскивать смысл жизни и кидаться во все тяжкие, не разбирая дороги. Со мной, вот ведь досада, и такого не случилось. Не повезло как-то. Или дорога была достаточно длиной для того, чтобы все обдумать и понять. Понять, что глупая суета вокруг своей скоротечной жизни – не менее абсурдна, чем простое безделье и душевная лень. Это смешное броуновское мельтешение, попытка «взять от жизни все» отличается от безделья только тем, что тратишь уйму сил и эмоций на всякую ерунду, о которой потом и вспоминать-то не хочется.
Наверное, об этом мне тоже пришлось подумать. Потому что в том разговоре – телеграф-Виталикова квартира – был еще один важный момент. Мой философствующий на ночь глядя друг так и сказал: «Копылова, а знаешь, наверное, мне будет не страшно умирать. Хоть сейчас, хоть через час. Потому что я не боюсь «чего-то не успеть сделать», я успеваю все. Каждый день я делаю столько, сколько в него вместится. Можешь считать, что  каждый свой день я проживаю так, как будто он последний. Кстати, слишком многие неправильно понимают смысл этих слов. Они думают, что надо нажраться от пуза, переиметь все, что движется, украсть миллион и просадить его тут же, не отходя от кассы. Неверная диспозиция. Потому что назавтра тоже будет день, и за украденный миллион посадят, сожранная еда встанет колом,  а через пару месяцев еще и нос отвалится. Знаешь, как проживают последний день? Так, чтобы ты не пожалел о нем никогда. Ни в момент смерти, ни проснувшись назавтра в собственной постели.

…Н-да, не спорю, как всегда, Виталик прав. По крайней мере, для меня. Но это ничуть не помешает мне, дождавшись, когда он приедет с гастролей, натрескаться с ним домашней наливки до чертиков и опричников перед глазами. После такой качественной бодяги, тем более, собственноручного изготовления, экологически чистой, на даче выращенной, наутро точно жалеть не будешь. Кофейку тяпнешь – и все, снова жизнь прекрасна и удивительна.
А пока его нет, каждый день приходится давиться дилеммой – как же все-таки суметь прожить день так, будто завтра уже будет поздно его доживать. С одной стороны – ничего за день и не успеешь, так мало можно запихнуть в злополучные 24 часа, так хочется отложить что-нибудь на потом, сказать себе – а ну его, успею. И просто поваляться лениво, пробегая по очередной компьютерной стрелялке… Но вот ведь какая беда – в очередной раз в совершенно прозаичных жизненных условиях проявляется вся мудрость моего лучшего друга. Восьмого февраля мне сдавать литературу. Дипломный экзамен. Еще в октябре я знала, что мне надо прочитать около пятидесяти книжек, чтобы сдать хотя бы на четыре, потому что на меньшее я не согласна. У меня был список, но ведь мне было смертельно лень идти в библиотеку, регистрироваться, ходить по этажам…
Когда до экзамена осталось меньше месяца, я таки решила, что хоть что-то прочитать должна. Несмотря на безумную предвзятость к писателям-экзистенциалистам, привитую мне учителем литры в дрянной школе.
Боже мой, как много я, оказывается, потеряла, полагая все эти годы, что нормальный человек по доброй воле читать Ремарка не будет. И еще больше я ошибалась, считая его экзистенциалистом. Здесь можно даже саркастически улыбнуться.
Оказывается, так много мы пропускаем в своей жизни из-за душевной лени, из-за поганой инертности, из-за того, что не умеем перебороть свое извечное «авось» и перестать считать себя наивысшим авторитетом! Да кто она такая, эта училка литературы, которая надавала мне кучу книжек и думает, что я всю эту муру читать буду? Да, с одной стороны, теоретически, я могу сдать чертов экзамен, не прочитав ничего из заданного списка – на четвертом курсе ставить отличнику трояк у нее рука не поднимется.
Но с другой стороны – я сейчас искренне жалею о том, что у меня нет достаточно времени, чтобы прочитать все заданное с чувством, толком и расстановкой, потому что, как выяснилось, Фицджеральд – просто талант, а Ремарк совсем не зануда («крепко, крепко…»), и зря я литераторшу считала помешанной на книжках теткой, которая думает, что мне больше делать нечего, как романы и повести чуть ли не наизусть запоминать. Оказывается, когда читаешь Это, запоминать ничего и не надо, оно само впечатывается в сознание, потому что волей-неволей захочешь запомнить такое и потом досконально обсудить с кем-нибудь умным – вроде литераторши…
Теперь я ее понимаю. Она-то сама все свои книжки прочитала, а поговорить не с кем – в институте одни олухи, которые считают, что «уж трояк-то она поставит, ради него терять время на Сент-Экзюпери неразумно».
На экзамене обязательно поговорю с ней на тему нравственно-психологических проблем в литературе Франции. А потом на досуге перечитаю ее списки за все три курса. Но теперь уже без привязки к дате экзамена.
Черти полосатые! Как, оказывается, много мы теряем, не замечая масштабов потерь, считая малоценным то, от чего сами отказываемся. А потом ведь еще жалуемся на что-то…
Мне почему-то экзамен по литературе старательно навевает ассоциации с концом света: завтра дня уже не будет. Успевай как хочешь сделать все и еще чуть-чуть до назначенного времени. И можешь надеяться на авось, а можешь постараться выжать из данного тебе отрезка времени все, что сможешь, не теряя ни минуты, зная точно, на что рассчитывать и что надо успеть.
Жаль, что в жизни все не так – никогда не знаешь, на что надеяться и к чему готовиться, не знаешь, что планировать, а о чем забыть, потому что жизнь несколько сложнее, чем экзамен по литературе – в ней невозможно предугадать время наступления того мига, когда же вся твоя жизнь начнет проноситься перед глазами.
Впрочем, у меня будет достаточно времени, чтобы и подумать и об этом тоже. Если проносящаяся перед глазами жизнь – это правда, то умирать я буду долго. Потому что такая жизнь как у меня в один миг не уместится.